МАТ В РУССКОМ И АНГЛИЙСКОМ

Что такое мат? Давайте попробуем разобраться в этом вопросе при помощи бутылки коньяка. Бутылка ещё не откупорена, и поэтому вкусовые качества коньяка неизвестны. Он может оказаться как хуёвым, так и пиздатым. Обратите внимание: характеристики хуёвый и пиздатый входят в категорию матерных слов, однако это по сути антонимы. Из этого следует, что мат может обозначать противоположные друг другу вещи.

Это примечательно уже само по себе. Однако мы поразмышляем ещё. К примеру, любой пиздатый коньяк является хорошим, но не каждый хороший коньяк — пиздатым. Следовательно, что бы ни скрывалось за матом — плохое или хорошее — во всех случаях ему свойственна выразительность. Он не просто показывает плюс или минус, но делает это ярко и однозначно.

Почему так происходит? Всё потому, что мат — это запретная лексика. Запрет этот фигурирует и в негласных правилах (нас с детства учат, что материться — плохо), и в законодательстве (за мат можно получить административку). Соответственно, когда мы материмся, мы совершаем не одно действие, а два: мы не только произносим слова, но ещё и нарушаем запрет. И вот это дополнительное, внеязыковое действие привлекает к речи дополнительное внимание.

РЕГИСТРЫ

Итак, мат — это особый, запретный слой языка. Но если мы хотим по-настоящему разобраться в теме мата, нам нужно не только понимать, что это, но и увидеть его место в языке. То есть выяснить, какие слои существуют в языке в принципе. Для этого мы воспользуемся концепцией трёх регистров: низкого (неформального), нейтрального и высокого (формального).

Смысл у слов в каждом столбце одинаков. Однако в одной ситуации будет естественно выбрать низкий регистр (спиздить), а в другой высокий (осуществить тайное хищение чужого имущества). Иначе говоря, регистры — это то, как мы описываем мир в различных контекстах.  Понятно, что регистры не существуют в вакууме. В нашей речи они постоянно смешиваются. Но тем не менее есть некое «среднее арифметическое». Допустим, мы ожидаем, что преподаватель вуза будет говорить более высоким регистром, чем спортсмен; при этом на работе этот же преподаватель будет говорить более высоким регистром, чем дома и т. п.

Точно так, как эта норма варьируется внутри языка, она варьируется и между языками. Если мы сравним русский с английским, то можно сказать следующее: в целом, для русского языка характерны более жёсткие границы между регистрами.

Например, если мы переведём слово bed, то получим кровать. Однако deathbed в переводе станет смертным одром или ложем. То же самое и с hand: обычно это рука, но hand of God — десница Господня. Итак, как только речь заходит о чём-то высоком, мы используем специальное слово. При этом «высокое» от «бытового» отличается только стилистикой — смысл у них одинаков. Почему так происходит? Всё дело в церковнославянском языке.

Когда христианство стало проникать в славянские земли, проповедники столкнулись с проблемой — священные тексты на древнегреческом и латыни были местному населению непонятны. Но так как славянские языки в те времена ещё не сильно ушли от общего предка, выход из положения нашёлся легко: на основе одного из славянских диалектов был создан специальный искусственный язык. Язык этот окончательно оформился к XI веку, и сегодня мы называем его церковнославянским.

В быту на нём никто не говорил, его использование ограничивалось церковью. Но поскольку церковь в те времена заведовала образованием, сложилась интересная ситуация. Если русскоязычный человек хотел научиться писать, то он для этого учил церковнославянский. Поначалу это не представляло трудностей, ведь разница между двумя языками была невелика. Но далее они стали всё больше расходиться: сама функция церковнославянского заключалась в том, чтобы по возможности оставаться неизменным, в то время как устная речь не меняться не может.

Учить отдельный язык только для того, чтобы научиться писать, было неудобно. Но отказаться от церковнославянского было не так-то просто. Почему? Причин масса, но в целом они завязаны на родственности языков. Например, было принято считать старославянский идеалом русского: дескать, вот таким был бы русский, если бы он не испортился под влиянием других языков (что по факту неверно, но на тот момент это не было очевидно). Поэтому многие люди были против того, чтобы русский язык (язык устной речи) использовался на письме.

Вот что по этому поводу в середине XVIII века писал К. Тредиаковский:

Не голос чтется там, но сладостнейший глас;
Читают око все, хоть говорят все глаз;
Не лоб там, но чело; не щеки, но ланиты;
Не губы и не рот — уста там багряниты;
Не нынь там и не вал, но ныне и волна.
Священна книга вся сих нежностей полна.
Но где ему то знать? он только что зевает,
Святых он книг отнюдь, как видно, не читает.
За образец ему в письме пирожный ряд,
На площади берет прегнусный свой наряд,
Не зная, что у нас писать в свет есть иное,
А просто говорить по-дружески — другое;

Кроме того, чтобы отказаться от церковнославянского, нужно было разработать грамматику русского. Но для разработки грамматики нужно иметь набор текстов, литературу. А откуда ей взяться, если литература (в основном жития святых) пишется по-церковнославянски? Замкнутый круг. Плюс между родственными языками в принципе сложно провести границу. Как определить, где заканчивается церковнославянский и начинается русский? В итоге языки всё-таки смешаются, и возникнет современный русский. Но этот процесс завершится лишь в начале XIX века.

Тут нужно сделать оговорку. Влияние церковнославянского не сводится к очам и ланитам. Он дал нам не только архаизмы, но и научные термины: млекопитающее, насекомое, слагаемое, вращение, согласный, подлежащее, сказуемое, здравоохранение, просвещение и др. Также от церковнославянского русский унаследовал немало грамматики. Скажем, такие суффиксы, как -ик, -ник, -тель, -ств(о), -стви(е), -ени(е), -ость и -ейш, и такие приставки, как пре-, пред-, воз-/вос, из-, чрез- и со-. Ну и наконец, церковнославянский помог русскому обзавестись причастными формами.

Хорошим примером того, как много в современном русском церковнославянского, может служить фраза да здравствует советская власть. Вот что о ней пишет Б. А. Успенский:

Строго говоря, здесь нет ни одного собственно русского слова (в смысле генетической принадлежности): так, здравствовать и власть — это типичные славянизмы (с неполногласием), то же может быть сказано и о слове советский (с прояснением слабого редуцированного); равным образом и синтаксическая конструкция (да + индикатив) является церковнославянской по своему происхождению.

Итак, перед нами, в сущности, церковнославянская фраза. Вместе с тем, мы не можем выразить то же содержание, не прибегая к славянизмам, т. е. используя русские по своему происхождению формы. Мы вправе рассматривать эту фразу как церковнославянскую, но мы не можем перевести ее на русский язык.

Мы могли бы перевести эту фразу на древнерусский язык (поскольку в древнерусском языке, в отличие от современного, не было еще органического синтеза церковнославянских и русских элементов) и она выглядела бы приблизительно так: A свѣтскѣй волости здоров быти.

Но важнее всего то, что церковнославянский задал языковую норму: высокий язык должен сильно отличаться от нейтрального. Пусть со временем высокий регистр перестал быть отдельным языком (когда русский впитал в себя элементы церковнославянского), но сама традиция о высоком говорить сложным, особым языком — осталась.

В этом плане интересно сравнить два документа: «Высочайший манифест» Александра II и «Прокламацию об освобождении рабов» Авраама Линкольна. Тематика схожа — предоставление прав, временной период одинаков — начало 1860-х годов, статус авторов сопоставим — первое лицо страны. Однако российский документ почти в три раза длиннее американского, написан более сложным языком и обладает менее наглядной структурой. К примеру, основная мысль в прокламации даётся уже во втором абзаце («all persons held as slaves <...> shall be then, thenceforward, and forever free»), в манифесте — лишь в девятом («крепостные люди получат в свое время полные права свободных сельских обывателей»). Не менее показательно и то, как выражаются одни и те же идеи.

And I hereby enjoin upon the people so declared to be free to abstain from all violence, unless in necessary self-defence; and I recommend to them that, in all cases when allowed, they labor faithfully for reasonable wages.

Они вразумятся, что получая для себя более твердое основание собственности и большую свободу располагать своим хозяйством, они становятся обязанными пред обществом и пред самими собою благотворность нового закона дополнить верным, благонамеренным и прилежным употреблением в дело дарованных им прав. Самый благотворный закон не может людей сделать благополучными, если они не потрудятся сами устроить свое благополучие под покровительством закона. Довольство приобретается и увеличивается не иначе как неослабным трудом, благоразумным употреблением сил и средств, строгою бережливостию и вообще честною в страхе Божием жизнию.

Чем обусловлены эти различия? Как историей языка, так и историей политической. Да, английский тоже долгое время боролся за право иметь письменность. И борьба эта также шла с языком церкви — латынью. Однако есть нюансы. Как минимум, английский «подвинул» латынь в статусе языка письменности на несколько веков раньше. Также латынь английскому не родственник, перепутать их нельзя, и поэтому она не считалась незамутнённым вариантом английского. Ну и наконец, церковнославянский был создан для нужд церкви, и поэтому он не имел литературы в привычном нам понимании (только жития святых, только хардкор; писать комедии или драмы по-церковнославянски было бы кощунством). Латинская литература же старше христианства, поэтому таких ограничений она не имела. В общем, латынь не была языком исключительно церковным, и к сверхвысокому регистру она не сводилась.

Таким образом, в английском изначально не было столь жёсткого деления на регистры, как в русском. И дальнейшая история только усугубляла это различие между языками. В России сохранялась царская власть (которая, как считалось, от бога), и поэтому русский язык не имел особых стимулов к стиранию границ между регистрами. Английский же в какой-то момент обзавёлся Америкой — страной, в которой верхи должны были общаться с низами, чтобы победить на выборах. Понятно, что совсем обойтись без высокого регистра американский политик не мог. Нужно ведь показывать, что ты человек неглупый. Но и жестить с высоким регистром нельзя — а то избиратель не поймёт.  Подобный перелом в русском языке наступит лишь при большевиках. Вот пример из одной из речей Ленина.

Если рассмотреть итоги войны, то мы прямо поразимся теми цифрами убитых и раненых, которые она дала. 10 миллионов убитых, 20 миллионов калек. И кто завел эту войну: хищники. Хищники Англии и хищники Германии. Рабочим от этой войны ничего не прибавилось. Эксплуататоры и буржуазия по-прежнему рвут их глотки. Перестаньте верить словам. Верьте делу. Разбойники нажились еще больше.

Однако позже маятник качнётся в обратную сторону — регистр снова начнётся повышаться. Это можно связать с отсутствием культуры публичных дебатов, формированием бюрократической системы, отсутствием потребности в эффективной пропаганде и т. п. Апогеем этого явления станет эпоха Брежнева.

Главным источником роста производительности труда должно быть повышение технического уровня производства на основе развития и внедрения новой техники и прогрессивных технологических процессов, широкого применения комплексной механизации и автоматизации, а также углубление специализации и улучшение производственного кооперирования предприятий. (из отчётного доклада ЦК КПСС XXIII съезду КПСС от 29-го марта 1966 года)

Да, технически перед нами русский язык. Но пропасть между подобным текстом и бытовым языком мало чем отличается от пропасти, существовавшей между разговорным русским и церковнославянским. Регистры по-прежнему практически не смешиваются. Речь Брежнева показывает не манеру отдельного взятого политика, но норму. По Брежневу можно судить о том, что в принципе может появиться в печати или быть произнесено в официальной обстановке. Да, затем придёт Горбачев (Ельцин, Путин), и ситуация изменится. А потом у нас ещё и появится интернет, благодаря чему границы между письменным и разговорным, высоким и низким станут исчезать. Но последних десятилетий недостаточно для того, чтобы полностью изменить нормы, складывающиеся веками. Вот поэтому мы и говорим, что для русского языка характерны более жёсткие границы между регистрами, чем для английского.

СОБСТВЕННО, МАТ

Итак, в английском границы между регистрами не столь жёсткие, как в русском. В результате этого высокий регистр перестаёт быть заоблачным (об этом мы говорили выше), а низкий регистр становится более приемлемым. К примеру, в английском более спокойное отношение к нарушению языковых норм и ошибкам (этой теме у нас была посвящена отдельная статья), а также мату. Иначе говоря, английский мат в целом слабее русского и поэтому употребляется более свободно. Хорошим примером будут публичные выступления (обратите внимание, что Карлин начал выступать с подобными монологами ещё во времена Брежнева).

В плане применения это всё не представляет особой проблемы. Дополнительная свобода — это всегда удобно. Но вот переводчикам это изрядно осложняет жизнь. Скажем, как перевести fuck? Чисто инстинктивно хочется приравнять fuck к бля. И зачастую это правильно. Но английское табу на мат слабее русского, поэтому во многих случаях англоговорящий уже скажет fuck там, где русскоговорящий ещё скажет твою мать. Из-за этого, сталкиваясь с матом, переводчик должен каждый раз анализировать ситуацию и прикидывать, что сказал бы русскоязычный человек в таком контексте. При этом часто бывает так, что цензурный вариант кажется слабым, а нецензурный слишком сильным.

Девушка в косухе и с сигаретой, инфернальный клуб и саундтрек, извещающий о смерти бога, всеобщем безразличии и потенциальной встрече в аду. Что должно произвучать в подобной ситуации по-русски? Этот fuck — это ещё твою мать или уже бля? Однозначный ответ дать сложно. Традиционно считается, что при переводе мата нужно проявлять выдержку. К примеру, в цепочке фиг — хрен — хер — хуй не выбирать на автомате последний элемент (уж слишком сильно он табуирован относительно английских аналогов), но играть на полутонах. И судя по популярности следующего монолога, этот рецепт по-прежнему работает.

You motherfucker, come on you little ass… fuck with me, eh? You fucking little asshole, dickhead cocksucker…You fuckin’ come on, come fuck with me! I’ll get your ass, you jerk! Oh, you fuckhead motherfucker! Fuck all you and your family! Come on, you cocksucker, slime bucket, shitface turdball! Come on, you scum sucker, you fucking with me? Come on, you asshole!

Ублюдок, мать твою, а ну иди сюда, говно собачье, решил ко мне лезть? Ты, засранец вонючий, мать твою, а? Ну иди сюда, попробуй меня трахнуть, я тебя сам трахну, ублюдок, онанист чёртов, будь ты проклят, иди идиот, трахать тебя и всю семью, говно собачье, жлоб вонючий, дерьмо, сука, падла, иди сюда, мерзавец, негодяй, гад, иди сюда, ты — говно, жопа!

Оригинал строится на однозначно табуированной лексике (fuck, dickhead, cocksucker и пр.) с вкраплениями более «лёгких» слов (jerk, slime bucket). В переводе же у нас более широкий спектр: тут и сравнительно приемлемые негодяй и гад, и более жёсткие трахать тебя и всю семью и онанист, ну и наконец говно и сука, табуированность которых сомнения не вызывает. И это правильно. Поскольку каждый fuck может обозначать как мат, так и не мат, и поскольку мы не можем со стопроцентной вероятностью определить «силу» каждого из них, лучше всего будет варьировать. То есть пользоваться не только самым низом регистра, но всеми его возможностями.

Впрочем, будь этот монолог переведён сегодня, он мог бы стать чуточку крепче. Всё-таки за последние тридцать лет регистры сблизились: напыщенности стало в целом меньше, а низкий регистр, включая мат, вторгся в сми через комментарии. Но радикально ситуация пока что не изменилась. Русский мат всё ещё остаётся более табуированным.

А что насчёт перевода с русского на английский? Пока в мат не вкладывается особого чувства, всё хорошо: условно говоря, встречаешь пиздец телефону пришёл, выдаёшь the phone’s fucked up. Проблема решена. Но вот когда русский мат раскрывается во всей полноте — когда за пиздецом скрываются апокалипсис и катастрофа — тут требуется особый подход. Простым словом fuck  (в различных его ипостасях) уже не отделаться. Английское табу слишком слабое, поэтому тут нужно дополнительное усиление. Наиболее очевидными вариантами будут fubar — армейское сокращение от fucked up beyond all recognition, сlusterfuck — по аналогии с cluster bomb, то есть авиабомбой, начинённой кучей мин или бомб, ну или royally fucked. Но все эти варианты ситуативны, им не хватает универсальности. Ну и наконец, в них нет присущей пиздецу лаконичной неотвратимости. В общем, при переводе с русского на английский часть колорита обычно теряется.

Хотя иногда это можно компенсировать. Например, такое было в переводе «Generation П» на английский, когда пёс Пиздец (мифическое существо, спящее где-то в России) был передан как Phukkup. В чём отличие Phukkup от fuck up? Сочетание букв ph даёт тот же самый звук, что и f. Однако ph используется только в тех словах, которые имеют древнегреческое происхождение (physics, alphabet) или же попали в английский через древнегреческий (pharaoh). Таким образом, слово с ph точно является древним и чужеродным и может иметь отношение к шумеро-аккадской мифологии.

Далее этот эффект усиливается двойной kk, которая английскому также не свойственна — английский предпочитает ck: check, black, deck и т. п. Соответственно, слово с kk также должно быть заимствованием из другого языка. Учитывая, что сами аккадцы — это Akkadians, наш пёс начинает ещё сильнее ассоциироваться с древностью. Так что пусть сам fuck up — это скорее облом или промах, нежели пиздец, но эта потеря всё же была компенсирована дополнительной «мифологизацией» пса.