YESTERDAY DON’T MEAN SHIT: МОЖЕТ ЛИ ОШИБКА СДЕЛАТЬ ТЕКСТ ЛУЧШЕ?

Иногда, чтобы испортить о себе впечатление, достаточно одной речевой ошибки. Что уж говорить о тех случаях, когда человек вечно путается в формах слов и ударениях, а запятые ставит под влиянием фаз Луны. В общем, мало кто станет спорить, что ошибки — это плохо.

Впервые мы осознаём это ещё во время учёбы в школе: чем больше ошибок, тем меньше оценка. Я, впрочем, был из тех, кому учёба даётся легко. Поэтому ошибкофобия меня устраивала и, более того, казалась мне логичной и закономерной. До одного момента.

Это было давно, я уже не помню ни конкретный день, ни даже время года. Помню лишь обстоятельства. В лицее, где я учился, уроки физкультуры всегда проводились после обеда, отдельно от остальных занятий. Физру я не любил и поэтому старался на неё хорошенько опоздать. Чтобы время шло быстрее, я садился за компьютер и включал что-нибудь из того, что скачалось за ночь и утро (интернет тогда был очень медленным).

В тот раз я стал слушать альбом Reinventing the Steel группы Pantera, пытаясь вникнуть в лирику. Мой взгляд зацепился за название третьей песни: Yesterday Don’t Mean Shit. Я был уверен, что там должно быть не don’t, а doesn’t, и решил всё перепроверить. Мало ли, возможно, ошибку допустил человек, который оцифровал музыку. Но нет. Интернет упрямо твердил, что это действительно don’t.

Значит, ошибку допустил сам автор лирики — Фил Ансельмо.

Поверить в это было трудно. Конечно, была вероятность, что Фил часто прогуливал уроки английского. Но даже если так, он ведь родился и вырос в Америке, а я (родился и ещё даже не вполне вырос) в Казахстане. Если в английском что-то очевидно даже для меня, то что уж говорить про него.

На следующем занятии с репетитором я спросил, может ли нейтив путать doesn’t и don’t. Мне объяснили, что такие ошибки обычно допускают выходцы из гетто и всякой американской глубинки. «Колхозный» английский, в общем. Этот ответ показался мне убедительным, и я успокоился. Однако, как выяснится позже, на этом моё «исследование» не закончилось. По-настоящему разобраться в yesterday don’t я смогу лишь во время учёбы в университете.

Попробую рассказать то, что я узнал.

Прежде всего, в грамматике существует два подхода: прескриптивный и дескриптивный. Прескриптивный (предписывающий) — это когда мы граммар-наци строго всё делим на правильное и неправильное. Мол, правила первичны, и нужно им следовать. Всё, что не по правилу, то ошибка. Дескриптивный (описывающий) — это когда мы считаем, что нет ни правил, ни ошибок, а есть только различные способы сказать или написать что-то.

У каждого из этих подходов свои проблемы. Прескриптивизм оторван от реальности. Ведь чтобы ориентироваться на жёсткий свод правил, нужно его сначала создать. То есть отразить сложившиеся нормы произношения и написания. Плюс со временем свод всё равно устареет, и его нужно будет обновить. Поэтому прескриптивизм в любом случае строится на дескриптивизме. В то же время дескриптивизм в чистом виде бесполезен. Нам ведь нужно не просто знать возможные варианты произношения или написания, но и иметь некий стабильный ориентир. Короче говоря, на практике эти подходы всегда совмещаются. Вопрос только в том, как это происходит в конкретном языке.

Мы привыкли к тому, что между языками есть достаточно ясная грань: скажем, здесь у нас французский, а вон там итальянский. Однако наличие этой грани объясняется работой системы образования (всех учат одному и тому же варианта языка), а также появлением радио и телевидения (все слышат один и тот же вариант).

Но давайте мысленно отправимся в средневековую Европу. В те времена язык не был единым, но распадался на множество диалектов. А диалекты в свою очередь скорее были набором  «вариаций на единую тему», нежели какими-то устоявшимися вариантами языка с чёткими границами. В таких условиях было сложно передавать знания. Представьте себе, что вы поняли что-то важное и хотите рассказать об этом следующим поколениям. Конечно, можно писать на родном языке. Но тогда придётся самому придумывать правила грамматики и пунктуации. А поскольку другие люди эти правила знать не будут — более того, они могут быть неприменимы к их диалекту — то ваш текст или не поймут вообще, или поймут с ошибками. Стало быть, нужно писать на другом языке — таком, который уже имеет стабильную форму и понятен для других.

На западе Европы им была латынь — язык церкви. Религиозные тексты переписывались по возможности без искажений и были доступны почти везде. Так что учить язык по ним было вполне реально. Кроме того, на латыни уже давно никто не говорил, а значит сильно меняться она уже не могла. Правда, решая одну проблему, латынь создавала другую. Ведь для того, чтобы писать, нужно было учить отдельный язык. Даже те народы, чьи языки вышли из латыни, с течением времени перестали понимать этот язык. Что уж говорить об англичанах, для которых латынь была тарабарщиной изначально.

Таким образом, говорили люди на одном языке, а писали (те немногие, кто умел это делать) на другом. И было это муторно, но альтернативы не было. Отказаться учить латынь — значило лишить себя доступа к знаниям. Понятно, что вечно это продолжаться не могло. В английском перелом произошёл в XIV веке. Именно тогда Джон Уиклиф осуществил первый перевод Библии на английский, а Джеффри Чосер написал «Кентерберийские рассказы», которые часто называют первой английской книгой (это не значит, что раньше никто не писал; просто «рассказы» берут за отправную точку в развитии современного английского — того, к которому привыкли мы с вами).

Почему это не могло произойти раньше? Дело в том, что английский язык долгое время имел низкий статус. Да, в целом английский народ говорил по-английски всегда. Но языком религии и науки была латынь, а языком знати начиная с 1070-х годов, когда Англию завоевали норманны, был французский. Норманны были северянами, которые сначала захватили часть современной Франции, а потом и Англию. Несмотря на своё северное происхождение, норманны любили французскую культуру, а себя считали самыми что ни на есть французами.

Приход норманнов сильно ударил по английскому языку. К тому времени уже существовала какая-никакая английская литература и складывались первые предпосылки для формирования единой нормы. Теперь же достигнутый прогресс во многом сошёл на нет. Во-первых, многих образованных людей просто убили. Во-вторых, английский изменится настолько, что станет по сути другим языком. Он утратит падежи и род, а многие германские слова будут вытеснены французскими. (В современном английском слов германского происхождения («родных» слов) меньше, чем французских или латинских.) Это произойдёт из-за того, что норманны станут смешиваться с местным населением, утрачивать французский и усваивать английский — в сильно упрощённом виде, отсекая лишнюю грамматику.

Однако в долгосрочной перспективе английский остался в плюсе. Дело в том, что норманны принесли централизованное правление. Теперь судьба всей страны решалась в столице. И поэтому говорить на столичном диалекте станет престижно. Кроме того, столица будет притягивать поэтов и мыслителей, которые также будут усваивать местный говор. Таким образом, у элит и интеллектуалов того времени появился стимул к тому, чтобы говорить одинаково. Так что теперь до выработки единой нормы оставался один шаг. И пусть даже английский пока не при делах, но сложившимся положением он ещё воспользуется.

Схожие процессы шли и во Франции, где за норму был взят тот французский, на которым говорили в Париже. Поэтому норманнов понимали на континенте, но их французский уже считался низкопробным. Естественно, что по мере англофикации ситуация лучше не становилась. Позднее, как раз в XIV веке, между Англией и Францией началась Столетняя война. Мало того, что норманны уже в значительной степени утратили французский, так и говорить на языке врага теперь было абсурдом. И вот тогда английский окончательно утвердился в статусе официального языка и практически сразу стал обрастать литературой.

Отражение ситуации с французским в «Кентерберейских рассказах»

Описывая настоятельницу, Чосер среди прочего отмечает:

And Frenssh she spak ful faire and fetisly
After the scole of Stratford-atte-Bowe,
For Frenssh of Parys was to hir unknowe.

В переложении на современный английский это значит:

And she spoke French fairly and fluently
After the school of Stratford-at-the-Bow,
For French of Paris style she didn’t know.

Примечание: cейчас Стратфорд — район Лондона. Во времена Чосера это было отдельное поселение, где располагалось одно из крупнейших в стране аббатств.

Конечно, укрепление позиций английского не всегда шло гладко. К примеру, Уиклифа обвинили в ереси (пусть и не за сам перевод, а за идеи), а французский язык всё ещё местами использовался среди аристократии. Но факт остаётся фактом. в XIV веке английский стал «языком, применяемый по умолчанию» во всех сферах, кроме церковной (впрочем, через два века ему покорится и церковь).

Возникает парадокс. С одной стороны, от тех же «Кентерберийских рассказов» до современного английского всего один шаг (различий много, но в масштабе 650 лет они не очень значительны). С другой стороны, на «английском Чосера» говорили считанные проценты населения. Если мы посмотрим на англоговорящих того времени в целом, то увидим всё ту же кучу диалектов.

77 способов написания слова right в среднеанглийском (XI—XIV вв.). Отрывок из книги Кори Стэмпер «Word by Word — The Secret Life of Dictionaries».

reȝt, reght, reghte, reht, reit, rethe, reyȝt, reyght, reyt, reyte, rȝt (which was likely a transmission error because there’s no vowel where there should be), rich, richt, ricth, riȝ, riȝght, riȝht, riȝhte, riȝt, riȝte, riȝth, riȝtt, riȝtte, riȝty (another transmission error with that extra y), righte, rigt, rigth, rigthe, rih, rihct, rihht, rihst, riht, rihte, rihtt, rihtte, rijȝt, rist, rit, rite, rith, rithe, ritht, ritth, rothes (plural, another transmission error with that whopper of an o), rycht, ryde, ryȝ, ryȝght, ryȝht, ryȝhte, ryȝt, ryȝte, ryȝth, ryȝthe, ryȝtt, ryȝtte, ryȝtth, ryȝtthe, ryg, rygh, ryghe, ryght, ryghte, ryghtȝ, rygt, rygth, ryht, ryhte, ryt, ryte, ryth, rythe, rytht, wryght (w-, probably another transmission error), ziȝt (z-, definitely a transmission error), and, of course, right.

Ситуация станет радикально меняться лишь с появлением образования в его современном виде, когда литературная норма перестанет быть одним из бесчисленных вариантов языка и станет самим языком — на ней наконец заговорит подавляющее большинство людей. И вот тогда уже сформируется то отношение к вариативности и ошибкам, которое существует и сейчас.

В случае английского обстоятельства благоприятствовали дескриптивизму. Поскольку колонии Британской Империи были отделены от неё морем (а затем ещё и получили независимость), выработать единую прескриптивную норму было бы крайне трудно. Кроме того, на западе организации образования традиционно обладают большой свободой. Школы должны следовать стандартам, установленным министерством образования (или аналогичным органом), но обычно они имеют возможность самостоятельно выбирать учебники и учебные программы. Университеты же вообще управляются государством лишь в небольшой мере. Всё это очень способствует выработке различных мнений о том, что приемлемо в языке, а значит и дескриптивизму.

Русский же прошёл этот последний — и самый важный — этап унификации совсем иначе. Во времена Российской Империи языком занимались не очень активно (процент грамотных был очень низким, обязательного образования по сути не было), и по-настоящему за дело взялись только большевики. Большевики управляли государством очень централизованно, и образование не было исключением. Школы и университеты не обладали свободой, выбор программ и учебников осуществлялся «наверху». Поэтому если на западе люди учили язык по-разному, то в СССР изучение языка шло унифицировано. Все, кто учил русский, учили его, следуя одному и тому же порядку тем, запоминая правила в одних и тех же формулировках и т. п. Не менее важным фактором была система подготовки преподавателей, когда людей могли собирать со всей страны, обучать в ведущих вузах и потом вновь распределять по стране. И если в двадцатых к диалектам относились терпимо, то уже в тридцатых диалекты объявили пережитком прошлого и стали сражаться за «чистоту» языка. В совокупности это всё привело к тому, что русский язык стремительно распространялся (скажем, до создания СССР в Центральной Азии по-русски говорили немногие) и также стремительно утрачивал вариативность.

Вот так и были сформированы наши с вами представления о языке. Самый яркий пример того, почему не нужно эти представления переносить на английский, — это восприятие различий в произношении. Для многих русскоговорящих фраза «говорить с акцентом» имеет негативную окраску. Однако такое отношение не является чем-то естественным и было сформировано именно централизованной системой. В результате того, что учителя были выучены единому произношению и затем распределены по советским республикам, стандартизация языка достигла очень высокого уровня. Настолько высокого, что вариант произношения, принятый за стандарт, сильно потеснил другие варианты и оставил их на «полулегальном» положении.

В случае английского говорить без акцента невозможно в принципе. Своё произношение есть у каждого штата США и каждого британского города. Да, конечно, есть и «нейтральный» вариант, который считается литературной нормой. В Британии это received pronunciation. Однако с этим акцентом говорят, по разным оценкам, лишь от трёх до 10 процентов населения. Ну и слово received (полученный, приобритённый) намекает на то, что изначально этот акцент прививали в частных школах, а уже потом он стал стандартом для радио и телевидения и ушёл таким образом в массы. Его американский аналог, General American, распространён шире, но это обусловлено отсутствием жёсткого стандарта. General American — это не столько единый акцент, сколько некие рамки, в пределах которых сосуществуют различные варианты.

Однако вариативность не сводится к одному лишь произношению. Если мы попробуем описать различия между русским и английским, то можно сказать следующее. Англоговорящие изначально более привычны к наличию разных вариантов написания и произношения, различиям в значениях слов и грамматике и т. д. И пусть сейчас оба языка достаточно унифицированы (в том числе благодаря радио и телевидению), но в целом английский шёл к единообразию медленнее, чем русский, а уровень вариативности в нём и сегодня остаётся выше.

Вариативность на максималках. Отрывок из романа Ирвина Уэлша «Trainspotting» (в русском переводе «На игле»), выпущенного в 1993 году.

— S awright mate. We kin handle this! Double Voddy n Coke sais. Ah cannae hear whit Begbie sais, but it seems tae impress Double Voddy. Then the Beggar goes tae the barman: — YOU! PHONE THE FAAHKIN POLIS!
— NAW! NAW! NAE POLIS! shouts one ay the draftpak psychos. These cunts’ve obviously goat records the length ay yir airm. The perr cunt behind the bar’s shitein hissel, no kennin whit tae dae.
Begbie stands erect, neck muscles tensed. His glare sweeps aroond the bar n up tae the balcony.
— WHAF SAW ANYTHIN? YOU CUNTS SEE ANYTHIN? he shouts at a group ay guys, Merchant school, Murrayfield type cunts, who ur crappin themselves.
— No. . . one guy wobbles out.
Ah gits doon, telling Haze n June no tae move fae the balcony bar. Begbie’s like a psychopathic detective oot ay an Agatha Christie whodunit, cross—examinin every cunt. He’s blowin it; it is so fuckin obvious. Ah’m doon thair, stickin a fuckin bar—towel oan the draftpak’s split heid, tryin tae stem the blood. The cunt just growls at us, n ah dinnae ken whether that’s um showin gratitude or ready tae stomp ma baws, but ah cairry oan.

А чем больше вариативности, тем больше дескриптивизма и терпимости к ошибкам. Благодаря этому, ошибка в английском может быть удобным стилистическим приёмом. Как это работает? Мы по умолчанию ждём, что речь будет правильной. И если в ней возникает ошибка, то это привлекает внимание, служит своего рода капсом или курсивом (насколько это будет хорошо или плохо, зависит от вкуса автора и читателя).

Так было и с yesterday don’t mean shit. Эта строка подразумевает невозможность возврата к прошлому и, как следствие, необходимость концентрироваться на будущем (пох*й, чё там было вчера). Пренебрегая языковыми условностями, автор как бы подчёркивает: дела минувших дней уже настолько утратили актуальность, что говорить о них согласно законам грамматики — это делать им много чести. Don’t позволяет вложить в строку больше чувства и энергии.

И Фил далеко не единственный, кто пользовался этим приёмом. К примеру, Набокова однажды упрекнули, что он допустил ошибку при переводе стихотворения Лермонтова. Дескать, вместо вместо there were он в сослагательном наклонении употребил there was. На это Владимир Владимирович ответил следующее: «was в последней строке поставлено нарочно: there were показалось мне неблагозвучным и вялым».

Перед тем, как мы перейдём к практике, я хочу проговорить два момента.

Первый. Английский не уникален. Ошибка может использовать как стилистический приём в любом языке. Можно вспомнить Чехова с его «Подъезжая к сией станцыи и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа». Но в английском ошибка намного чаще делает речь не однозначно неправильной, а более разговорной и живой.

Второй. Как и любой инструмент, ошибка имеет свою сферу применения. Нужно понимать, где и когда ей пользоваться. А для этого сначала нужно научиться замечать ошибки в речи и отмечать, кто и в какой ситуации их допускает. В общем, сначала теория и наблюдения, а потом уже практика.

Ну а теперь разберём примеры.

ФОРМЫ ГЛАГОЛОВ

Учитывая, что глаголы в английском толком не имеют окончаний, проблема в основном сводится к различным формам to do и to be.

Чтобы лучше понять подоплёку, стоит ещё раз обратиться к истории. В 1898 году профессор Оксфорда, филолог Джозеф Райт выпускает шеститомный «Словарь диалектов английского языка» (English Dialect Dictionary). В этом словаре пять с половиной страниц посвящено различным формам глагола to be. На востоке Кента было принято говорить I are и we am, в Саффолке во всех формах фигурировало be, на западе Беркшира тоже везде использовалось be — за исключением второго лица единственного числа, где полагалось говорить beest и т. д.

Этот пример не только демонстрирует весь масштаб изменений, произошедших при формировании современной системы образования, но и показывает, что привычные нам I am, you are и т. п. стали правилом по чистой случайности. Так говорили в Лондоне, а литературная норма сформировалась на основе лондонского диалекта.Тем не менее, даже в те времена, использование нестандартных (нелитературных) форм ассоциировалось с провинциальностью и недостатком образования. Поэтому данный приём знать нужно (пригодится при чтении книг и просмотре кино), а вот применять — едва ли.

Впрочем, если надо произвести впечатление рубаха-парня, который не стесняется в выражениях и говорит по зову сердца, а не рассудка (как это делает делает Фил со своим yesterday don’t mean shit), то ошибку можно и допустить. Но такие ситуации довольно редки.

THEM ВМЕСТО THESE И THOSE

Ситуация та же самая: допускать эту ошибку лучше не стоит.

Впрочем, интересна сама её природа. Язык постоянно меняется. Одни слова уходят, другие приходят. Но самые базовые из них обычно остаются неизменными. Скажем, если у нас уже есть «молоко», то вряд ли нам понадобится слово milk. И даже если milk проберётся в русский язык через какой-нибудь «милкшейк», вытеснить «молоко» ему не удастся. В число таких «неизменных» слов входят и местоимения. Трудно представить, что в какой-то момент вместо «они» мы станем говорить they. Однако именно это произошло в английском. Изначально местоимения третьего лица выглядели следующим образом.

Как мы видим, в дательном и винительном падеже множественное число не всегда можно было отличить от единственного. Ситуация со временем усугубилась: у языка изменилась фонетика, и hīe (они) и hē (он) стали звучать одинаково.

Благодаря этому в язык вошло скандинавское местоимение they (включая формы their и them).

Это произошло не только потому, что нужно было как-то отделить множественное число от единственного. В пользу they также сыграла созвучность с уже имеющимися в языке местоимениями this, that, these и those. Иначе говоря, they не ощущалось инородным. Но у сходства была и обратная сторона. Люди не могли провести ясную границу между they, their, them, these и those, и поэтому в разных диалектах эти местоимения могли работать по-разному. Отсюда и растут ноги у таких случаев, как them bones.

ПАДЕЖИ МЕСТОИМЕНИЙ

Случай 1: конструкция it is...
Раз уж мы начали говорить про падежи, то стоит эту тему развить. Рассмотрим примеры:

He sees her.
She sees him.
Vasya sees Olya.
Olya sees Vasya.

Как мы видим, в не зависимости от того, выступает слово Vasya подлежащим или дополнением, форма у него одна. Местоимения же требуют выбора правильной формы. Для подлежащего — именительный падеж (she и he), для дополнения — винительный (him и her).

Таким образом, именительный и винительный падежи сводятся к формам местоимений:

Раз уж именительный и винительный падежи занимают в английском довольно незначительное место (даже среди местоимений есть you, которое не имеет особых форм), в школе эта тема изучается лишь вскользь. Соответственно, нейтивы обычно не имеют чёткого понимания падежей и при склонении местоимений ориентируются на «интуитивный принцип»: в начале преложения — I, she, he, we, they (т. е. именительный падеж); не в начале — me, her, him, us, them (т. е. винительный падеж).

Однако этот интуитивный принцип иногда даёт сбои. В этом можно убедиться, просмотрев видео ниже.

Но ведь не могут же они обе быть правильными, верно?

И да, и нет. Давайте дословно переведём It is I на русский. Мы получим «Это (есть) я». Как мы видим, местоимение «я» используется в именительном падеже. Такая логика должна применяться и к английскому оригиналу. Почему? Это объясняется тем, что предложение It is I состоит из двух частей: подлежащего it и сказуемого is I. А в случае сказуемого именительный падеж обязателен.

Но чтобы это понять, нужно разбираться в падежах и понимать разницу между глаголом и сказуемым. Большинство же людей просто исходит из того, что раз уж местоимение стоит после глагола (ещё и в конце предложения), то там должно быть me, а не I. Поэтому было бы странно, если бы робот Бендер говорил It’s I. Несмотря на свою теоретическую правильность, It’s I несколько режет слух. Большинство людей так не говорят. И правильная форма в данном случае находится на положении ошибки. Она воспринимается как нечто неестественное, вычурное.

Почему же тогда она была выбрана в случае второго видео? Да потому что её произносит актёр, озвучивший императора Менгска — одного из антагонистов и, пожалуй, наиболее харизматичного персонажа во вселенной Starcraft. That is I показывает: император настолько непреклонен, что не склоняется даже в тех случаях, когда он не человек, а местоимение.

Случай 2: фразы
Под «фразами» мы подразумеваем всякие названия, слоганы и термины (всё то, что не тянет на «полноценное» предложение, состоящее хотя бы из подлежащего и сказуемого). В случае фраз интуитивный принцип «в начале / не в начале предложения» не работает, поскольку фразы не воспринимаются предложением.

Давайте обратимся к Википедии: проанализируем количество статей, в названии которых используются местоимения в именительном или винительном падеже. Для чистоты измерения мы будем учитывать только статьи, которые посвящены кино, литературе и музыке; аббревиатуры, термины и прочие вещи, не имеющие отношения к местоимениям, мы исключим.

Не стану спорить, подобная статистика не идеальна. К примеру, из 55 статей под названием she восемь являются разными экранизациями одной и той же книги. Тем не менее, даже с учётом погрешности, из этой статистики видно, что в ходу оба варианта.

Так что же делать, на что ориентироваться при выборе местоимений? Неужели между ними нет никакой разницы?

Разница есть. Но она скорее стилистическая. Именительный падеж — это более консервативный вариант, винительный падеж же выступает вариантом более живым и модным. Поэтому в названиях фильмов и книг они оба используются широко (выбор зависит от содержания фильма или книги), но вот для лозунгов и терминов винительный падеж может подходить лучше. Рассмотрим несколько примеров.

Us and them. Это не только песня Pink Floyd, но и психологическая концепция деления людей на «своих» и «чужих».

Me generation. Одно из названий поколения беби-бумеров. Кроме того, семидесятые называют me decade.

Not me. Us. Слоган, используемый Бёрни Сандерсом для нынешной президентской кампании (!).

Me Too. Думаю, это движение и хештег известны всем. В данном случае нас интересует то, что это именно me too, а не какое-нибудь so was I. Хотя с точки зрения радикального пуризма надо бы пользоваться вторым вариантом.

Примеров не очень много, но, по-моему, они показательны.

Случай 3: два местоимения
Интуитивный принцип также даёт сбои в тех случаях, когда местоимения у нас два (you and me, you and I и т. п.). Современные лингвисты обычно указывают на то, что ошибки в «парных» местоимениях встречаются у Хемингуэя, Твена, Диккенса, Уэбстера, Миддлтона и даже Шекспира, а значит никаких строгих правил здесь нет. Но то, что подобные вещи прощаются классикам, ещё не значит, что люди будут столь же снисходительны и к нам. Поэтому лучше рассмотреть все возможные варианты.

Первый: винительный вместо именительного. Скажем, Me and Tyler drank a lot of beer. Здесь ошибка (использование me вместо I) очевидна для подавляющего большинства людей. Всё потому, что тот самый интуитивный принцип (в начале предложения I, не в начале — me) применяется и здесь. Пусть даже этот вариант используется довольно часто, но это явное просторечие.

Второй: вперемешку — сначала именительный, потом винительный. Это единственный случай, когда ошибка не будет грубой. К примеру, Tyler and me drank a lot of beer будет более-менее равноценен грамматически верному Tyler and I. Это объясняется работой того самого интуитивного согласования. Раз уж именительный падеж уже был, то можно переходить к винительному.

Третий: именительный вместо винительного. Классический пример — between you and I вместо you and me. Существует мнение, что подобная ошибка вызвана, как ни странно, образованием. В школе людей отучивают от всех этих you and me в начале предложения, заставляя говорить you and I. Но далеко не все понимают, какой принцип лежит в основе этого правила, и в итоге в любой непонятной ситуации превращают you and me в you and I. Является ли образование истинной (или единственной) причиной подобных ошибок, сказать трудно. Но ясно, что подобных ошибок лучше избегать.

Сухой остаток
Давайте обобщим все три случая. В целом, в случае местоимений можно исходить из интуитивного принципа «в начале предложения именительный падеж, а дальше винительный».

В конструкции it is... винительный падеж по факту является ошибкой, но именно эта форма используется большинством, включая образованных носителей. Поэтому мы обычно идём через винительный падеж, а именительный падеж применяем в тех случаях, когда нам нужно поддать пафосу (ну или на экзаменах).

Что же касается названий, терминов и прочего, то здесь приемлемы оба варианта. Винительный падеж здесь, пожалуй, тоже «впереди», но этот разрыв не настолько огромен, как в случае it is...

В случае «парных» местоимений обычно стоит просто следовать правилам. В принципе, ошибку можно допустить в подлежащем — дать второе местоимение не в именительном падеже, а в винительном. Но даже эта ошибка не является базовым вариантом (как это было с it is...).

AIN’T

Современный английский дескриптивизм отчасти является попыткой исправить положение. Дело в том, что авторам первых грамматических справочников по английскому дескриптивизма как раз не хватало. Они не очень хорошо понимали, что нужно брать за правило, и поэтому иногда могли допустить ошибку — создать какое-то рандомное правило, исходя не из частоты употребления, а из собственных представлений о прекрасном.

Именно это произошло с ain’t — универсальным отрицанием, которое может использоваться вместо am not, are not, is not, was not, were not, do not, does not, did not, have not, has not и had not. Изначально оно считалось приемлемым среди любых слоёв общества. Однако оно чем-то не угодило учёным, и те пошли на него войной. В учебниках XVIII-XIX веков строго-настрого запрещалось говорить ain’t (дурной, понимаете-с, тон), из-за чего довольно долго это отрицание пребывало в статусе вульгаризма.

Тем не менее, несмотря на все запреты, популярность ain’t и не думала снижаться, и в двадцатом веке это слово постепенно было реабилитировано. Так, в шестидесятых годах ain’t было внесено в основные словари — пусть и с пометками в духе substandard или slang. Позже, в начале девяностых, справедливость восторжествовала окончательно: вышло новое издание словаря «Мерриам-Вебстер», которое не содержало никаких пометок в отношении ain’t.

Почему это показательно? Ну, тут нужно понимать специфику работу лексикографов (людей, которые составляют словари). Лексикографы не хотят делать двойную работу — вносить какие-то пометки или слова, а потом убирать их в следующих изданиях. Поэтому они отслеживают изменения в языке, но отражают их не сразу, а через энное количество лет. Когда уже есть однозначный консенсус, и понятно, что ситуация не изменится.

Не менее важно и то, что это «Мерриам-Вебстер» — самый авторитетный словарь американского английского. Ной Вебстер, автор первого издания, провёл орфографическую реформу и сформировал стандарты американской орфографии (honor и theater вместо британских honour и theatre и т. п.). Сама его фамилия стала знаком качества и правильности — настолько, что по истечении авторских прав на бренд Webster’s этим названием стали пользоваться все подряд, стремясь повысить таким образом продажи своих словарей. В общем, «Вебстеров» много, но «Мерриам-Вебстер» один. И если уж он разрешил, то это что-то да значит.

В таком случае, можно ли применять ain’t всегда и везде? Ну, не совсем. Ain’t уже не под запретом, но это слово однозначно относится к разговорному стилю. Поэтому в быту его можно использовать смело, а в официальных контекстах — лишь в отдельных ситуациях.

Допустим, вы выступаете перед аудиторией. Всё довольно сухо и по существу. В какой-то момент вы решаете чуть изменить ритм своей презентации и разговорным тоном говорите что-нибудь в духе: «I ain’t gonna lie: it’s easier said than done. But once you…» И вот тогда получится, что вы сбили темп, привлекли тем самым внимание, чуточку отстранились от своей же официальности и по-заговорщически настроили всех на нужный лад.

Я взял этот пример из головы, детали могут быть другими, но суть та же. Иногда даже в официальной речи полезно немного играть со стилем — вы становитесь менее предсказуемым и более живым, а значит, вас интереснее слушать. Примерно так поступают ведущие западные газеты. Вот несколько статей из американского издания The New York Times (Pete Ain’t It, Pete Hamill ‘Ain’t Done Yet’, Manufacturing Ain’t Great Again. Why?) и британского The Economist (It ain’t necessarily so, Ain’t that a kick in the head, Superstition ain’t the way). Они не пытаются запихнуть ain’t куда можно и куда нельзя, а используют его точечно.

Кроме того, есть несколько выражений, которые традиционно используются именно с ain’t. Среди них: if it ain’t broke, don’t fix it — не нужно чинить то, что работает; you ain’t seen nothing yet — то ли ещё будет; а также say it ain’t so — скажи, что это неправда — фраза используется в тех случаях, когда вы в общем-то знаете правду про другого человека, но вы всё же надеетесь, что он сможет всё опровергнуть или как-то объяснить свои действия.

ДВОЙНОЕ ОТРИЦАНИЕ

В современном английском принято, что в предложении не должно быть больше одного отрицания. То есть мы можем сказать I don’t want anything или I want nothing, но идти через двойное отрицание I don’t want nothing нам запрещено. Как обычно, никаких особых предпосылок для этого нет. У того же Чосера встречались и двойные, и даже тройные отрицания, однако за норму было взято одинарное. В плане использования здесь всё примерно как с ain’t. В быту ограничений нет, в официальной среде использовать можно, но лучше не перебарщивать.

Каноничный пример на эту тему — песня (I Can’t Get No) Satisfaction группы The Rolling Stones. Можно попробовать мысленно заменить no на грамматически правильное any и увидеть, что выигрывать от этого песня явно не будет.

ПРИЛАГАТЕЛЬНОЕ ВМЕСТО НАРЕЧИЯ

В этот раз мы говорим о таких случаях, как использование tender вместо tenderly, bad вместо badly, good вместо well, и т. п. Область применения здесь примерно такая же, как у ain’t и двойного отрицания. Из интересного можно выделить следующее. Большинство английских наречий образовано через прибавление окончания -ly к прилагательным. Однако существование окончания, отделяющего наречие от прилагательного, является своего рода аномалией. В других германских языках наречия и прилагательные обычно имеют одну и ту же форму. Это неплохое напоминание о том, что языковые правила складываются рандомно — если бы в борьбе диалектов победил не лондонский (или если бы лондонский развивался чуть иначе), всякие done quickly и acting really strange считались бы нормой.

Вот мы и заканчиваем статью. Разобранные примеры могут выглядеть не очень значимыми. (Всего-то несколько ошибок; подумаешь.) Но это с точки зрения русского языка, в котором слова имеют огромное количество форм. А вот в английском спряжение to be и to do — это огромная часть всей «глагольной» грамматики. То же самое с падежами местоимений или окончанием наречий. То есть вариативность наблюдается практически везде, где она может быть. И поэтому лучше привыкать к этому побыстрее — поможет при изучении времён, пунктуации, фонетики и т. д.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Ранее мы говорили, что в английском языкознании много дескриптивизма. Однако почему же тогда у отрицания ain’t такая сложная судьба?

Дело в том, что дескриптивизм сам по себе бесполезен. Цель в любом случае состоит в том, чтобы создать набор правил и потом ему следовать (иначе каждый будет говорить и писать по-своему, а это будет неудобно). В случае английского проблема изначально была следующей: когда выходили первые грамматические справочники, грамматика ещё не была по-настоящему исследована, и поэтому некоторые правила брались чуть ли не с потолка. Кроме того, в истории английского языка не было события уровня создания СССР — когда на многих вещах можно было поставить крест и начать с нуля.

Поэтому, когда стало ясно, что некоторые правила были созданы по ошибке, нужно было как-то исправлять ситуацию. И вот здесь уже стал набирать обороты дескриптивизм (объяснение, что нет никакой ошибки в том, чтобы говорить так или этак). Другое дело, что старые учебники оставались, а иногда и остаются, популярны, и поэтому бороться с мифами приходится активно. Выпускать книги, давать лекции и т. п.

В число подобных высосанных из пальца правил входят, к примеру, запреты на: предлог в конце предложения, пассивный залог, союз в начале предложения, краткие формы глаголов, а также split infinitive. Split infinitive — это самый интересный и показательный пример, поэтому остановимся на нём подробнее. Split infinitive — это когда между глаголом и частицей to вклинивается ещё одно слово. Обычно это или частица not (to not be) или какое-то наречие (to carefully analyse).

Данная конструкция, судя по всему, стала распространённой сравнительно недавно — в XVIII-XIX веках. Поэтому неудивительно, что в те времена некоторые воспринимали её как извращение языка. Ярким примером служит выход в 1864 году книги Plea for the Queen’s English, в которой split infinitive рассматривался как ошибка. Поскольку Plea for the Queen’s English стала одним из ведущих справочников того времени, многие языковеды также стали выступать против split infinitive.

Поскольку в реальности люди продолжали пользоваться этой конструкцией, вокруг split infinitive не утихали дебаты. Научная мысль продолжала развиваться, и в 1907 году вышла не менее важная книга — The King’s English. В ней запрет на использование split infinitive был назван «любопытным» или  «курьёзным» суеверием (curious superstition). Однако здесь возник парадокс. Несмотря на отсутствие каких-либо оснований, большинство специалистов считало, что этой конструкции всё равно лучше избегать. Мол, конструкция правильна, но предубеждения против неё настолько сильны, что лучше её избегать, а то вас сочтут неграмотным.

В таком виде этот предрассудок живёт и сегодня, время от времени служа поводом для очереднего лингвистического спора. Самый яркий пример из массовой культуры — это открывающий монолог из сериала Star Trek.

Space: the final frontier. These are the voyages of the starship Enterprise. Its five-year mission: to explore strange new worlds. To seek out new life and new civilizations. To boldly go where no man has gone before!

Как только не ругали это to boldly go. В чём только не обвиняли сценаристов. Однако критикам не удавалось предложить достойную альтернативу: to go boldly звучало неуклюже, to go where no man has gone before boldly — вообще меняло смысл: не «смело отправиться туда, куда не отправлялись», а «отправиться туда, куда не отправлялись смело». Поэтому split infinitive оставался в монологе при всех перезапусках франшизы.

Тем не менее, ни современные учебники, ни Star Trek не способны убедить людей в приемлемости split infinitive. Это стало очевидным при инаугурации Барака Обамы. Церемониал должен был быть следующим: председатель Верховного суда США произносит клятву, Обама её повторяет. В теории, проблем никаких, ведь клятва коротенькая, а её текст неизменен.

I do solemnly swear that I will faithfully execute the Office of President of the United States, and will to the best of my Ability, preserve, protect and defend the Constitution of the United States.

— I, Barack Hussein Obama, do solemnly swear, — начал Робертс. Обама повторил. Далее Робертс должен был перейти к that I will faithfully execute the Office of President of the United States. Но что-то пошло не так.

that I will execute the Office of President of the United States faithfully, — произнёс Робертс.

— that I will execute… — Обама прервался и кивнул Робертсу, показывая, что нужно произнести эту фразу ещё раз, только уже в правильной форме. Робертс произнёс её правильно. Далее пришла очередь Обамы, и он... сам произнёс неправильный вариант вместо  правильного...

В итоге все потом долго обсуждали, в чём именно поклялся Обама и считать ли клятву действительной.

Тут нужно отметить, что will faithfully execute — это не split infinitive (если нет частицы to, то нет и split infinitive), а split verb phrase. Но механизм работы здесь тот же самый. Почему же тогда мы упоминаем этот случай? Ошибка Робертса привлекла внимание Стивена Пинкера (одного из ведущих лингвистов современности). Пинкер провёл исследование и выяснил, что в письменных документах Робертс, как правило, избегал split infinitive. Из чего следует, что эти рандомные правила всё ещё живы в головах людей. И что даже люди с хорошим, но не лингвистическим образованием, такие как Робертс и Обама, могут в ответственный момент запутаться в том, как говорить правильно.

А значит, потребность в дескриптивизме по-прежнему остаётся актуальной. И поэтому дескриптивисты продолжают делать правила английского языка всё более гибкими. Вместе с ними так поступают и сми, а оттуда это всё уже уходит в массы. Для нас это значит то, что в английском нет единообразия и что норма продолжает меняться. Соответственно, нужно знать все возможные варианты и применять их согласно ситуации — таким образом, мы не будем казаться ни снобами, ни простофилями.